НАШЕМУ ЮНОШЕСТВУ 

На сотни эстрад бросает меня 

На тысячу глаз молодежи. 

Как разны земли моей племена 

И разен язык 

                и одежи! 

Насилу,

          пот стирая с виска, 

сквозь горло тоннеля узкого 

пролез.

          И глуша прощаньем свистка, 

рванулся 

            курьерский 

                            с Курского!

Заводы.

          Березы от леса до хат 

бегут, 

       листками ворочая,

и чист,

        как будто слушаешь МХАТ,

московский говорочек. 

Из-за горизонтов,

                         лесами сломанных, 

толпа надвигается 

                         мазанок. 

Цветисты бочка 

                     из-под крыш соломенных

окрашенные разно. 

Стихов навезите целый мешок, 

с таланта 

             можете лопаться -

в ответ 

         снисходительно цедят смешок 

уста украинца-хлопца. 

Пространства бегут, 

                            с хвоста нарастав, 

их жарит 

            солнце-кухарка. 

И поезд 

          уже 

               бежит на Ростов,

далёко за дымный Харьков. 

Поля - 

          на мильоны хлебных тонн -

как будто  

             их гладят рубанки, 

а в хлебной охре 

                       серебряный Дон 

блестит 

          позументом кубанки. 

Ревем паровозом до хрипоты, 

и вот

       началось кавказское -

то головы сахара высят хребты, 

то в солнце - 

                   пожарной каскою. 

Лечу 

      ущельями, свист приглушив.

Снегов и папах седины.

Сжимая кинжалы, стоят ингуши, 

следят 

        из седла 

                    осетины. 

Верх 

      гор -

             лед, 

низ 

    жар 

         пьет,

и солнце льет йод. 

Тифлисцев 

               узнаешь и метров за сто:

гуляют часами жаркими,

в моднейших шляпах, 

                             в ботинках носастых, этакими парижаками. 

По-своему 

             всякий 

                      зубрит азы, 

аж цифры по-своему снятся им. 

У каждого третьего - 

                              свой язык 

и собственная нация.  

Однажды, 

             забросив в гостиницу хлам, 

забыл, 

         где я ночую. 

Я 

  адрес 

         по-русски 

                       спросил у хохла, 

хохол отвечал: 

                     - Нэ чую? - 

Когда ж переходят 

                          к научной теме, 

им

    рамки русского 

                         узки;

с Тифлисской 

                   Казанская академия переписывается по-французски. 

И я 

     Париж люблю сверх мер 

(красивы бульвары ночью!). 

Ну, мало ли что -

                        Бодлер, Маларме

и этакое прочее! 

Но нам ли, 

              шагавшим в огне и воде 

годами

         борьбой прожженными, 

растить 

          на смену себе 

                              бульвардье

французистыми пижонами!

Используй, 

              кто был безъязык и гол, 

свободу Советской власти. 

Ищите свой корень 

                          и свой глагол,

во тьму филологии влазьте.

Смотрите на жизнь 

                          без очков и шор, 

глазами жадными цапайте 

все то, 

        что у вашей земли хорошо 

и что хорошо на Западе. 

Но нету места 

                   злобы мазку, 

не мажьте красные души! 

Товарищи юноши, 

                         взгляд - на Москву, 

на русский вострите уши! 

Да будь я 

             и негром преклонных годов 

и то, без унынья и лени, 

я русский бы выучил 

                             только за то, 

что им 

          разговаривал Ленин. 

Когда 

        Октябрь орудийных бурь 

по улицам кровью лился, 

я знаю,

          в Москве решали судьбу 

и Киевов 

             и Тифлисов. 

Победу своими 

                     телами кормя, 

на пушки 

            пушки разинув, 

бок о бок дрались 

дружины армян, 

                      украинцев, 

                                    русских, 

                                               грузинов.

Москва

          для нас 

                    не державный аркан, 

ведущий земли за нами,

Москва 

           не как русскому мне дорога, 

а как огневое знамя!

Три

      разных истока

                          во мне речевых.

Я

  не из кацапов-разинь.

Я -

    дедом казак, другим -

                                   сечевик,

а по рожденью

                     грузин.

Три

     разных капли

                        в себе совмещав,

беру я

         право вот это -

покрыть

           всесоюзных совмещан.

И ваших

            и русопетов.

1927

"ЗА ЧТО БОРОЛИСЬ?" 

Слух идет 

            бессмысленен и гадок, 

трется в уши 

                   и сердце ёжит. 

Говорят, 

            что воли упадок 

у нашей у молодежи. 

Говорят, 

что иной братишка, 

заработавший орден, 

                             ныне 

про вкусноты забывший ротишко

под витриной 

                  кривит в унынье. 

Что голодным вам 

                         на зависть 

окна лавок в бутылочном тыне, 

и едят нэпачи и завы 

в декабре 

              арбузы и дыни. 

Слух идет 

             о грозном сраме, 

что лишь радость 

                        развоскресенена, комсомольцы 

                  лейб-гусарами 

пьют, 

       да ноют под стих Есенина. 

И доносится до нас

сквозь губы искривленную прорезь:

"Революция не удалась... 

За что боролись?.." 

И свои 18 лет 

под наган подставят - 

                               и нет, 

или горло 

             впетлят в коски. 

И горюю я,

               как поэт, 

и ругаюсь,

               как Маяковский. 

Я тебе 

        не стихи ору, 

рифмы в этих делах 

                           не при чем;

дай

     как

          другу

                  пару рук 

положить 

            на твое плечо. 

Знал и я, 

            что значит "не есть", 

по бульварам валялся когда, - 

понял я, 

           что великая честь 

за слова свои 

                    голодать. 

Из-под локона, 

                    кепкой завитого, 

вскинь глаза, 

                  не грусти и не злись. 

Разве есть 

               чему завидовать, 

если видишь вот эту слизь? 

Будто рыбы на берегу - 

с прежним плаваньем 

                              трудно расстаться им. 

То царев горшок берегут, 

то 

    обломанный шкаф с инкрустациями. 

Вы - владыки 

                  их душ и тела, 

с вашей воли 

                   встречают восход. 

Это - 

       очень плевое дело, 

если б 

         революция захотела 

со счетов особых отделов 

эту мелочь 

               списать в расход. 

Но, рядясь 

              в любезность наносную, 

мы - 

      взамен забытой Чеки 

кормим дыней и ананасною, 

ихних жен 

              одеваем в чулки. 

И они 

       за все за это, 

что чулки, 

              что плачено дорого, 

строят нам 

               дома и клозеты

и бойцов 

            обучают торгу. 

Что ж, 

         без этого и нельзя! 

Сменим их, 

              гранит догрызя. 

Или 

     наша воля обломалась 

о сегодняшнюю 

                     деловую малость? 

Нас 

     дело 

           должно 

                     пронизать насквозь, 

скуленье на мелочность 

                                 высмей. 

Сейчас 

         коммуне 

                    ценен гвоздь, 

чем тезисы о коммунизме. 

Над пивом 

              нашим юношам ли 

склонять 

            свои мысли ракитовые? 

Нам 

      пить 

            в грядущем 

                            все соки земли, 

как чашу 

            мир запрокидывая. 

НЕ ВСЕ ТО ЗОЛОТО, ЧТО ХОЗРАСЧЕТ 

Рынок 

        требует 

                   любовные стихозы. 

Стихи о революции? 

                           на кой они чорт! 

Их смотрит 

               какой-то 

                           испанец "Хозе", - 

Дон Хоз-Расчет. 

Мал почет, 

              и бюджет наш тесен. 

Да еще в довершенье - 

                                  промежду нас 

нет 

    ни одной 

                хорошенькой поэтессы, 

чтоб привлекала 

                       начальственный глаз. 

Поэта 

        теснят 

                 опереточные дивы, 

теснит 

         киношный 

                       размалеванный лист. 

"Мы, мол, массой, 

                         мы коллективом. 

А вы кто? 

             Кустарь индивидуалист. 

Город требует 

                  зрелищ и мяса. 

Что вы там творите 

                           в муках родов! 

Вы 

    непонятны 

                  широким массам 

и их представителям 

                            из первых рядов. 

Люди заработали - 

                           дайте, чтоб потратили.

Народ 

        на нас 

                 напирает густ. 

Бросьте ваши штучки, 

                              товарищи 

                                           изобретатели, каких-то 

            новых 

                     грядущих искусств". 

Щеголяет Толстой 

                          в историю ряженый, 

лезет, 

        напирает 

                    со своей императрицей. 

"Тьфу на вас! 

                   Вот я 

                          так тиражный.

Любое издание 

                     тысяч тридцать". 

Певице, 

          балерине 

                       хлоп да хлоп. 

Чуть ли 

          не над ЦИК'ом 

                              ножкой машет. 

"Дескать, 

            уберите 

                       левое барахло, 

разные 

         ваши 

                левые марши!" 

Большое-де искусство 

                               во все артерии 

влазит, 

          любые классы покоря. 

Довольно! 

              В совмещанском партере 

ЛЕФ

     не раскидает свои якоря. 

Время! 

         Судья единственный ты мне. 

Пусть 

        "сегодня" 

                    подымает 

                                 непризнающий вой. 

Я 

   заявляю ему 

                    от имени 

твоего и моего: 

- я чту 

         искусство, 

                        наполняющие кассы. 

Но стих, 

           раструбливающий 

                                    Октябрьский гул, -

но стих, 

          бьющий 

                     оружием класса, 

мы не продадим 

                      ни за какую деньгу.

ПЕРЕДОВАЯ ПЕРЕДОВОГО

Довольно 

             сонной 

                       расслабленной праздности,

Довольно 

             козырянья 

                           в тысячи рук! 

Республика искусства 

                          в смертельной опасности:

в опасности краска, 

                            слово, 

                                    звук. 

Громы 

        зажаты 

                 у слова в кулаке, 

а слово 

           зовется 

                     только с тем,

чтоб кланялось 

                      событью 

                                 слово - лакей,

чтоб слово плелось 

                            у статей в хвосте. 

Брось дрожать 

                    за шкуры скряжьи! 

Вперед забегайте, 

                         не боясь суда! 

Зовите рукой 

                  с грядущих кряжей: 

- Пролетарий 

                  сюда! - 

Полезли 

           одиночки

                        из миллионной давки:

- Такого, мол, 

                    другого 

                                не увидишь в жисть! -

Каждый 

           рад 

                подставить бородавки 

под увековечливую 

                            ахровскую кисть. 

Вновь 

        своя рубаха 

                         ближе к телу? 

А в нашей работе

                         то и ново - 

что в громаде, 

                    класс которую сделал,

не важно 

             сделанное 

                           Петровым и Ивановым.

Разнообразны 

                   души наши: 

для боя гром, 

                 для кровати - шопот.

А у нас 

         для любви и для боя - 

                                         марши. 

Извольте 

             под марш 

                          к любимой шлепать! 

Почему 

         теперь 

                  про чужое поем,

изъясняемся ариями 

                          Альфреда и Травиаты? 

И любви 

           придумаем 

                          слово свое 

Из сердца сделанное, 

                              а не из ваты. 

В годы голода 

                   стужи злюки 

разве 

       филармонии играли окрест? 

Нет 

      свои 

            баррикадные звуки 

нашел 

         гудков 

                 медногорлый оркестр. 

Старью 

         революцией 

                          поставлена точка. 

Живите под охраной         

                            музейных оград. 

Но мы 

        не предадим 

                        кустарям-одиночкам

ни лозунг, 

             ни сирену, 

                            ни киноаппарат. 

Наша 

        в коммуну 

                     не иссякнет вера.

Во имя коммуны 

                      жмись и мнись! 

Каждое 

         сегодняшнее дело 

                                  меряй, 

как шаг 

           в электрический,

                             в машинный коммунизм. Довольно домашней

                            кустарной праздности!

Довольно 

             изделий ловких рук! 

Федерация искусств 

                          в смертельной опасности.

В опасности слово, 

                           краска

                                     и звук.